Лизочкино счастье - Страница 25

— О, — прервала его, внезапно пришедшая в себя при одном воспоминании о торте, Лиза, — о, я его не брала, уверяю вас, что не брала, г-н Томазо.

— Ну, вот видите ли, тем хуже для них, они оклеветали вас! Стало быть, они дурные люди и вам надо их оставить и перейти в мой театр.

— О, нет! — с жаром вскричала Лиза, — это какая-то ошибка: Павел Иванович и Григорий Григорьевич не злые, нет, нет! Павел Иванович так добр и ласков ко мне! И даже теперь… Он точно не верит тому, что про меня говорят другие. Он сделал мне столько хорошего, что я никогда не променяю его ни на кого другого.

— Значит, вы не согласны поступить ко мне? — внезапно меняя тон и сверкнув загоревшимися глазами, вскричал незнакомец.

— О, нет, я желаю остаться у Павла Ивановича, — вся задрожав от этого взгляда, прошептала Лиза и попятилась к двери.

— Куда вы! Стойте! — прогремел над нею грубый голос г-на Томазо, и его тяжелая рука опустилась на плечо девочки. — Я в последний раз спрашиваю тебя, хочешь ли ты поступить добровольно ко мне в театр или нет?

— Нет, — еще испуганнее прошептала девочка, трепеща перед высоким человеком.

— А, так-то, — скорее сердито прошипел, нежели произнес г-н Томазо, — так знай же, так иили иначе, а ты будешь у меня. Я заставлю тебя силою уйти от Сатина. Увидим, что ты запоешь тогда, моя милая.

— Увидим, — раздался знакомый голос за ними и, разом обернувшись к двери, Лиза увидела знакомую плотную фигуру Павла Ивановича на пороге комнаты.

Лицо его было бледно от гнева, губы дрожали; он смело подошел к незнакомому гостю, с силой сбросил его руку с плеча Лизы и, указав ему на дверь, прокричал громовым голосом, какого Лиза никогда еще не слышала у него:

— Вон отсюда, бездельник! И если когда-нибудь еще раз твоя нога переступит порог моего театра, тебя упрячут в такое место, где ты живо забудешь все свои проделки!

Г-н Томазо весь как-то сжался и, боком проскочив мимо разгневанного директора, как пуля вылетел из комнаты.

— Дитя, мое, бедное дитя, что мы с тобой сделали! — прошептал Павел Иванович, лишь только остался наедине с Лизой, и, широко открыв объятия, принял в них дрожащую и плачущую девочку.

Он дал ей успокоиться немного, посадил ее на колени, гладил по головке и ласково, ласково говорил ей своим нежным голосом:

— Милая… добрая… благородная девочка… Не хотела оставить своего старого директора, а он-то, он-то как виноват перед тобою! Простишь ли ты его когда-нибудь, крошка? Ведь я давно знал, моя Лизочка, что ты не можешь быть воровкой, но молчал, выжидая, когда сама судьба докажет твою невинность. А ты столько времени мучилась и терпела, бедняжка! Прости ты меня, Эльза, деточка моя!

— О, Павел Иванович, дорогой, милый… — могла только проговорить взволнованная до глубины души Лиза, — как вы вовремя пришли сюда!

— Я стоял за дверью и все слышал, — продолжал добрый старик, — и то, что предлагал тебе этот бездельник, и то, что ты ему отвечала. И сегодня же я расскажу всей труппе о твоем благородном сердечке и докажу им всем твою невинность в истории с этим глупым тортом.

— А он не может повредить вам, Павел Иванович? — робко осведомилась Лиза, невольно припоминая горящий злобою взгляд незнакомца, брошенным в последнюю минуту на её защитника.

— О, милая девочка! Она еще беспокоится обо мне, — проговорил растроганный Павел Иванович — Только тебе нечего беспокоиться ни за себя, ни за меня. Этот человек, назвавший себя директором театра, не кто иной, как простой странствующий акробат. Он ходит по дворам с двумя детьми — мальчиком и девочкой. Мальчик проделывает всякие акробатические фокусы, а девочка поет разные песенки. Он очень плохо с ними обращается, часто их бьет, плохо кормит, и все, что заработает — сам тратит потом в трактирах. Последнее время его девочка занемогла, и с ним ходит один мальчик. Я знаю его, потому что он приходил уже несколько раз ко мне, прося у меня денежной помощи. Теперь он пробрался к тебе с целью уговорить тебя заменить ему заболевшую девочку и заставить тебя петь за нее по дворам. Но никогда, никогда ни за что на свете не допущу я ничего подобного! И если он еще раз явится сюда, — я сумею разделаться с ним так, что он долго будет меня помнить.

Звонок, раздавшийся со сцены, прервал речь Павла Ивановича. Он взял Лизу за руку и повел ее на сцену.

Счастливая, сияющая Лиза играла особенно хорошо в этот вечер. Она чувствовала, что все её невзгоды и печали разом миновали, и прежняя счастливая жизнь улыбалась ей.

Перед ужином Павел Иванович не пустил Лизу в её каморку и посадил ее рядом с собою за стол.

— Дети, — обратился он к своей маленькой труппе, недоумевающе смотревшей на него и Лизу, — любители вы меня?

Страшный шум от смешанных криков и восклицаний, в которых, однако, ровно ничего нельзя было разобрать, был ему ответом.

— Тс-тс-тс! — зашикал совсем оглушенный директор, — Бога ради, пожалейте мои уши, они еще пригодятся мне, хотя бы для того, чтобы слушать, какую вы чушь несете со сцены. Отвечайте только: любители вы меня?

— Любим, любим, ужасно любим, больше всех! — раздалось со всех концов стола.

— Ну, а если любите, то и верите, конечно, каждому моему слову?

— Верим, верим, конечно, верим! — подхватили снова дети так громко, что бедному директору снова пришлось зажать уши из боязни быть оглушенным.

— Ну, а если верите, — продолжал он снова, когда шум и крики несколько стихли, — то знайте, что Лиза Окольцева не может быть воровкой и никакого торта она не брала и не ела. Слышите ли — не брала… Торт Павлика съели крысы или у Мэри Ведриной очень странное зрение, и она видит то, чего никто другой никогда не увидит. Поняли ли вы меня все?